Хозяйка

Хозяйка.

 

Катится, вьется дорога по нашим богоспасаемым мѣстамъ; гдѣ рѣчка блеснетъ, гдѣ покажется маковка уцѣлевшаго храма, а гдѣ пестрое коровье стадо спускается по окрестнымъ оврагамъ. Запахи лѣта щекочутъ носъ и зовутъ въ лѣсъ, въ поля. Упасть въ траву и, закрывъ глаза, наслаждаться этимъ волшебнымъ мiромъ. И все кругомъ такое русское, родное, что кажется, это – только твое и ничье больше.

На дорогѣ то тамъ, то тутъ продаютъ чернику, но я знаю, самая вкусная ягода – не на трассѣ, а въ деревняхъ, гдѣ нѣтъ придорожной пыли и гдѣ жители ходятъ за ней глубоко въ лѣсъ. И словно какъ въ воду глядѣлъ – сидитъ не нашъ, а какой-то арапченокъ на обочинѣ въ обнимку съ банками, и ягода – одна къ одной: крупная, налитая, сочная. Беру все, но мало – ужъ больно дѣвчонки мои любятъ пироги съ черникой, такъ, что безъ добавки не обойтись. Спрашиваю его, гдѣ живетъ? – А тута, въ Пэрэлогахъ. Беру его съ собой, и ѣдемъ въ эти самые Перелоги. Въѣзжаемъ въ деревню въ клубахъ пыли. Многiе дома выглядятъ брошенными, съ заколоченными крестъ-накрестъ окнами, а кругомъ люди въ восточныхъ одеждахъ, темные, загорѣлые и лопочутъ на незнакомомъ языкѣ. Въ общемъ – не деревня, а аулъ, и непридуманный, а настоящiй, таджикскiй, да посреди нашей Тверской губернiи.

У дома встрѣчаетъ сестра пацаненка. На первый взглядъ ну вылитая ­Гюльчатай изъ фильма «Бѣлое солнце пустыни» , въ шароварахъ и вышитой замысловатымъ орнаментомъ длинной рубахѣ, но выглядитъ, какъ настоящая хозяйка, гордая, съ характеромъ. Да и не Гюльчатай вовсе, а Марина. Вынесла еще черники и все молча, говорить не хочетъ, недовѣрчива. Уже освоившiйся со мной ея братецъ и растопилъ между нами ледъ. Исторiя, впрочемъ, наша новѣйшая, рассейская: непонятная никому и особенно дѣтямъ война на родинѣ, гдѣ родителямъ пришлось бросить все и приѣхать на новыя, незнакомыя мѣста. Мужики на заработкахъ въ городахъ: по стройкамъ и автосервисамъ, женщины съ дѣтьми по лѣсамъ: за грибами и ягодами. Такъ и живутъ. Да и что не жить? Дома, хоть и брошены, но не хуже тамошнихъ, изъ глины и навоза. Только зимой, навѣрное, холодно и солнце наше – не памирское, пробѣгаетъ по небу быстро и не обжигаетъ, какъ на югѣ.

Пока говорили, прибѣжала мать. Звенитъ монистами и покрикиваетъ на братца, прiѣхалъ, молъ, какой-то чужой, съ дочкой ея разговариваетъ, да еще фотографируетъ. Потомъ ничего, объяснились. На прощанiе сфотографировалъ Марину и случайно увидѣлъ на дѣвичьей шеѣ длинный шрамъ отъ ножа. Откуда? – робко спросилъ ее. – Тамъ, на родинѣ – тихо отвѣтила, опустивъ свои черные, какъ угли, глаза. Замолчали, и рука сама потянулась, погладить по шелковой ея головкѣ, пожалѣть...– Живи, Марина, въ Россiи мѣста всѣмъ хватитъ – и пошелъ къ машинѣ.

А скоро и лѣто красное, румяное прошло. Убѣжало отъ насъ на другой край свѣта грѣть чужiя страны, оставивъ насъ ежиться отъ зябкаго вѣтра и ждать, когда оно снова вернется и согрѣетъ насъ своей лаской, принесетъ теплую пыль дорогъ, шумъ лѣсовъ и вкусъ спѣлыхъ ягодъ.

 

Перелоги – Тверь – Москва. Iюль – декабрь 2007 г.